Оцените этот текст:



                     "Знамя есть священная херугва, которая... которой..."
                                                     А. Куприн, "Поединок"



     Боевых офицеров, которые дожили до конца войны  -  и  не  были  потом
уволены в запас - распихали по дальним дырам; подальше  от  декабристского
духа. А то - навидались Европы, мало ли что. И они тихо там дослуживали до
пенсии, поминая военные годы.
     И торчал в глуши огромного  Ленинградского  Военного  Округа  обычный
линейный мотострелковый полк. Это  назывался  он  уже  в  духе  времени  -
мотострелковый, а на самом деле был просто пехотный.
     И командовал им полковник, фронтовик и орденоносец,  служба  которого
завершалась в этом  тупике.  В  войну-то  звания  шли  хорошо  -  кто  жив
оставался, а в мирное время куда тех полковников девать? дослуживай...  Не
все умеют к теплому местечку в штабе или тем более на военной кафедре вуза
пристроиться. А этот полковник мужик был простой и бесхитростный: служака.
     Жизнь в полку  скучная,  однообразная:  гарнизонное  бытье.  Слава  и
подвиги - позади. Новобранцы, учения, отчеты, пьянки и сплетни. Рядом -  -
деревенька, кругом - леса и болота, ни тебе погулять, ни душу отвести.
     А уж в деревне житье и вовсе ничтожное. Бедное и серое.
     И только дважды в год сияло событие  -  устраивался  парад.  Это  был
праздник. В парад полковник вкладывал всю душу, вынимая ее из подчиненных.
За две недели начинали маршировать. За неделю сколачивали  на  деревенской
площади  перед  сельсоветом  трибуну  и   обивали   кумачом.   Изготовляли
транспаранты, прилепляли на стены плакаты. Сержанты гоняли солдат, офицеры
надраивали парадную форму и  нацепляли  награды,  технику  красили  свежей
краской, наводя обода и ступицы белым для нарядности  -  все  приводили  в
большой ажур.
     И в радостные утра 7 Ноября и 1 Мая вся деревня загодя  толпилась  за
оцеплением вокруг площади. Деревенское начальство и старшие офицеры  -  на
трибуне.  Комендантский  взвод,  в   белых   перчатках,   с   симоновскими
карабинами, вытягивал линейных. Полковой  оркестр  слепил  медью  и  рубил
марши. И весь полк в парадных порядках, р-равнение  направо,  отбивал  шаг
перед трибуной. Все девять рот всех трех батальонов. Открывала  парад,  по
традиции, разведрота, а завершал его артдивизион и танковая рота. В  конце
шли даже, держа строй, санитарные машины санчасти и ротные полевые кухни -
все как есть хозяйство в полном составе.
     Народ гордился, пацаны орали,  офицеры  держали  под  козырек,  а  во
главе, в центре трибуны, стоял полковник,  подав  вперед  грудь  в  боевых
орденах, и отечески упивался безукоризненной готовностью своего полка. Все
свое   армейское   честолюбие,   всю   кровную   приверженность    старого
профессионала своему делу являл он в этих парадах.
     А впереди всей бесконечной стройной  колонны  -  знаменосец!  -  плыл
двухметрового роста усатый  и  бравый  старшина,  полный  кавалер  орденов
Славы. Это уже была просто местная знаменитость, любимец  публики.  Пацаны
гордились им, как чем-то собственным, и спорили, что, поскольку он  полный
кавалер Славы, то он главнее офицеров, и старше только полковник.
     А после парада был гвоздь программы - пиво! Надо знать  жизнь  глухой
деревушки того времени, чтобы оценить, что такое было там - пиво;  да  еще
для солдата. Дважды в год полковник усылал  машину  в  Ленинград  и  всеми
правдами и неправдами изыскивал средства и возможности  купить  три  бочки
пива. Каждому по кружке. Эти бочки закатывались в ларек,  пустовавший  все
остальное время года, и вышедший с  парадной  дистанции  личный  состав  в
четко отработанной последовательности (это тоже входило в ночные и дневные
репетиции!) выпивал свою кружку. А население кормили из  дымивших,  только
что прошедших парадом полевых кухонь. Колхозников, естественно, было  куда
меньше, чем солдат в полку, и в этот-то уж праздничный день они  наедались
от пуза. И, таким образом, убеждались в смысле плаката  на  избе-читальне:
"Народ и армия едины!"
     Хороший был полковник. Слуга царю, отец солдатам.
     И вот, значит, проходит такой первомайский парад.  Оркестр  ликует  и
гремит. Линейные замерли - штыки в небо,  флажки  на  них  плещутся.  И  с
широкой  алой  лентой  через  плечо  шагает  старшина,  колотя   пыль   из
деревенского плаца, и в руках у него Знамя  полка  -  327-го  гвардейского
ордена  Богдана  Хмельницкого  Славгородского  мотострелкового  -  бахрома
золотом, георгиевская лента по ветру бьет, орденок в углу эмалью блещет, и
буквы дугой через красное поле.  А  по  бокам  его,  на  полшага  сзади  -
ассистенты при знамени, статные юные лейтенанты, серебро шашек в положении
на-краул искрами вспыхивает.
     И за ними  -  со  своей  песней,  с  лихим  присвистом  -  разведрота
марширует.
     Музыка сердца! Сильна непобедимая армия, жив фронтовой дух!
     И,  миновав  дистанцию  церемониального  марша  и  свернув  за   угол
единственной деревенской улицы,  старшина-знаменосец  подходит  к  ларьку.
Кружки уже налиты, кухонный наряд в  белых  куртках  и  колпаках  готов  к
раздаче - да чтоб без проволочек! полторы тыщи рыл участвуют в  параде,  и
каждому по кружке надо в отмеренные минуты!
     И старшина, как  знаменосец  и  заслуженный  фронтовик,  по  традиции
получает первым, и не одну кружку, а две. Первую он выпивает  залпом,  под
вторую закуривает дорогую, командирскую,  по  случаю  торжества,  папиросу
"Казбек" и уже через затяжку вытягивает пивко по  глоточку  и  со  смаком.
Парад окончен.
     Теперь  -  в  гарнизон,  столы  уже   накрыты,   столовая   украшена:
праздничный обед. К этому обеду  полковник  приказывал  резать  кабана  из
подсобного хозяйства, баранов, закупить в деревне соленых огурцов, и давал
ротным негласное указание  организовать  наркомовские  сто  граммов  всему
личному составу - без рекламы, так  сказать.  Во  славу  оружия  и  память
Победы.
     Хороший был полковник. Больше таких уже нет. Полк за ним - в огонь  и
в воду. И у командования на прекрасном счету, в пример всем ставили. Но  -
не продвигали... Не то он когда-то где-то сказал не то,  или  по  возрасту
попал в неперспективные, или замполит про сто граммов стучал в  политотдел
дивизии... В общем, вся его жизнь была - родной полк, и как апофеоз службы
- эти парады.
     Значит, старшина  выбрасывает  окурок,  ставит  с  сожалением  пустую
кружку, и протягивает руку за  знаменем,  которое,  свернув,  прислонил  к
ларьку сбоку...
     Не стоит там что-то знамя. Это он перепутал - он его с  другого  бока
прислонил.
     Смотрит он с другого бока: нету. Нету там знамени.
     Странно. Ставил же. Сзади, значит, поставил...
     Но только сзади ларька знамени тоже нету.
     Старшина спрашивает лейтенантов-ассистентов:
     - Ребята, у кого знамя?
     Они на него смотрят непонимающе:
     - Как у кого? Ты ж его из рук не выпускал.
     - Да вот, - говорит, - поставил здесь...
     Они вместе смотрят ларек со всех сторон -  нет,  у  ларька  знамя  не
стоит.
     Начинают вертеть головами по сторонам. Взять никто не мог.  Кругом  в
пулеметном темпе полк пиво пьет  повзводно  и  поротно,  и  вольным  шагом
марширует в расположение.
     - А кто сегодня дежурный по посту N_1? Во балда! Не иначе  разводящий
распорядился сдуру знамя сразу после парада доставить на место - и отрядил
караульных прямо к концу церемониального марша. Так  спрашивать  же  надо!
салаги...
     Старшина с ассистентами, спрятавшими  шашки  в  ножны,  идет  в  штаб
полка, к знаменной витрине, где на посту N_1 стоит с автоматом "на  грудь"
часовой.
     Пуста витрина.
     - Знамя где? - спрашивает старшина у часового.
     Тот от удивления начинает говорить, что ему на  этом  почетном  посту
категорически запрещено:
     - Как это? Так вы же знаменосец...
     - Тебе его что - не приносили?
     - Кто?
     - Ну... внешний караул...
     - Никак нет. А что - должны были?
     Идут к начальнику караула:
     - Знамя ты брал?
     Тот смеется - оценил шутку.
     - Ага, - говорит. - Пусть, думаю, повисит немного над КПП, чтоб сразу
было  всем  видно,  что  они  входят  не  куда-нибудь,  а  в   гвардейский
орденоносный полк.
     - Ну же ты мудак!! Где оно?!
     - Да вы чего?.. Я ж так, ребята... шучу... а что?
     - Шутишь?! ничего. Молчи... понял?!
     У  старшины  делается  все  более  бледноватый  вид,  и  пышные   усы
постепенно  обвисают  книзу.   Лейтенанты-ассистенты   -   те   откровенно
мандражируют. И они начинают перерывать полк: какой идиот взял знамя и где
его теперь держит.
     Возвращаются к ларьку. Там уже свернуто все пивное хозяйство.
     - Не, - говорит ларечник, - вы что. Ничо не видел. Да ты ж его из рук
не выпускал.
     - Не выпускал, - мрачно басит сержант, сделавшийся ниже ростом.
     Может, в кабинет командира полка занесли? Или к начштаба?
     Идут обратно в штаб. Нет -  пусто.  Во  все  окна  заглянули.  Только
часовой у пустой витрины смотрит выжидательно, болван.
     Они проходят по всем ротам. Идут в автопарк: может,  знамя  у  ларька
упало, соскользнуло по стенке, и кто-то в толчее  его  поднял  и  положил,
например, на броню, и так на танке оно в парк уехало.
     Нет; нету.
     Дежурный по парку сильно удивляется вопросу и, конечно,  тоже  ничего
не видел.
     Тем временем полк окончил праздничный обед. Половина солдат  валит  в
увольнение: сбрасываться на самогон,  драться  в  очередь  вокруг  четырех
деревенских девок и склонять к любви  средний  школьный  возраст.  Офицеры
компаниями шествуют по домам - за столы с  выпивкой  и  закуской.  Тихо  в
расположении. И нет нигде знамени.
     Человек,  не  служивший  в  Советской  Армии  первого   послевоенного
десятилетия, а тем паче вообще  штатский,  ужаса  и  масштаба  происшедшей
трагедии оценить не может. В лучшем случае  он  слыхал,  что  высший  знак
солдатской доблести - это трахнуть бабу под знаменем части. Сейчас,  когда
лейтенант в автобусе не уступает  место  полковнику,  когда  и  солдат  не
солдат, и офицер не офицер, и присяга не присяга, и армия  развалилась  на
части, и не то что знамена - крейсера крадут и  танковые  колонны  продают
контрабандой за границу, - сейчас старая сталинского  закала  армия  может
восприниматься только как седая легенда. Потому  что  колхозный  парень  в
армию шел как за счастьем: сытная еда! теплая красивая  одежда!  простыни,
одеяло, койка! а через три года - паспорт в руки - и свободен, езжай  куда
хочешь! А посреди службы - десятидневный отпуск домой! Это ж  был  солдат.
Не то, что  иное,  когда  призванный  в  воздушный  десант  не  может  раз
подтянуться на турнике. А офицер был - белая  каста!  Диагоналевая  форма,
паек, оплаченная дорога в отпуск, две тысячи зарплаты у взводного - офицер
был богатый и уважаемый человек, и ездил исключительно в  купейном,  а  от
майора - полагалось в мягком вагоне.
     И отсутствие Знамени части - это кощунственнее, чем попасть  в  плен.
Это граничит с изменой Родине. Это трибунал и  вечный  несмываемый  позор.
Это... это невообразимо, невозможно! За знамя можно  умереть,  спасти  его
ценой своей жизни, вынести простреленным на собственном  теле,  встать  на
колено и поцеловать; в самом крайнем случае его можно склонить  над  телом
павшего героя. Но лишиться его принципиально невозможно ни в коем  случае.
Провались белый свет! - но знамя должно быть сохранено.
     И вот кругом весеннее  солнце  и  пролетарский  веселый  праздник,  а
знамени нет. Законы чести рекомендуют выход единственный  -  застрелиться.
Потому что второй выход, по законам чести, -  это  сначала  с  тебя  перед
строем сорвут погоны, а уже после этого ты можешь, опять же, застрелиться.
     Но старшина - все-таки не офицер, и вообще он  чудом  уцелел,  пройдя
насквозь такую войну, и стреляться он не хочет. Тем более что у него семья
и дети. И вообще знамя еще не пропало, оно явно ведь  где-то  здесь  есть,
должно найтись.
     Лейтенанты-ассистенты, которые по статуту церемонии призваны охранять
со своими шашками вышеуказанное знамя, стреляться также не хотят. Они  его
в руках не держали, у них его не отбирали, чего ж им  стреляться.  Им  еще
жить да жить...
     Они втроем еще раз и еще перерывают полк со всем его хозяйством вдоль
и поперек - и нигде знамени нет.  Его  нет  в  Ленинской  комнате,  нет  у
полкового художника, нет в оркестре среди их тромбонов и геликонов, и  нет
даже на свинарнике в подсобном хозяйстве. На кухне нет, на стрельбище нет,
и в санчасти тоже его нет.
     А все уже обращают внимание, что они рыщут где ни попадя  троицей,  и
вид у них прибабахнутый. И на вопросы они не отвечают. А что тут ответишь?
Что святыня части как-то ненароком потерялась?
     Вечером один лейтенант говорит:
     - Ну что... Надо докладывать.
     Старшина - с мертвой безжизненностью:
     - Кому?..
     - Кому... По команде... дежурному по полку.
     Старшина садится на завалинку, закрывает глаза и говорит:
     - Докладывать будет старший по званию.
     Лейтенанты хором говорят:
     - Вот уж хрен тебе. Я дежурному докладывать не буду.  Знамя  поручено
знаменосцу, вот ты и докладывай.
     Старшина говорит:
     - Я дежурному докладывать не буду. По уставу докладывает старший.
     - По уставу тебя расстрелять перед строем за утерю знамени!
     - Верно, - соглашается старшина. - Я буду  стоять  перед  тем  строем
посередине, а вы по бокам.
     В конце концов они втроем идут в дежурку, и там  лейтенанты  все-таки
выпихивают старшину вперед:
     - Ты фронтовик, кавалер Славы, не офицер, тебе  простят...  а  нам  -
все: конец, суд офицерской чести - и в  любом  случае  пинка  под  зад  из
армии, даже если оно найдется.
     И старшина докладывает:
     - Товарищ гвардии капитан... так и так... в общем... плохо все...
     - Что такое? - весело спрашивает усатый  гвардии  капитан,  принявший
стакан по случаю праздника. - А по-моему - неплохо!
     - ЧП...
     - Ну, какое еще такое ЧП? Чего  это  у  тебя,  старшина,  рожа  такая
невеселая, будто ты Знамя полка потерял?
     Старшина белеет от такой проницательности, и бормочет через силу:
     - Так точно...
     - Что - так точно?
     - Ну... что вы сказали...
     - Что я сказал? - удивляется капитан.
     - Это... нету...
     - Чего нету-то?
     - Исчезло...
     - Что исчезло?! Да доложи толком!
     - Знамя...
     - Какое знамя? - глупо переспрашивает дежурный.
     - Какое у нас... полка.
     - Чего-о?!
     У капитана усы дыбом, глаза квадратные, фуражка на затылок скачет.
     - Тьфу! - говорит. - Вы сколько выпили, чтобы так шутить? Ну - они-то
молодые, но ты - фронтовик, служака: разве этим шутят?
     - Да я, - говорит старшина, - понимаю. Я не шучу.
     - Что значит?!
     Дежурному делается худо, и он отказывается осознавать происшедшее. Он
долго и мучительно привыкает, что это  и  вправду  произошло,  потому  что
этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. И вот ему - -
как? за что? средь бела дня! - на его дежурстве!!  такое  ЧП.  Это  просто
наихудшее, что вообще может  быть.  А  с  кого  первая  башка  долой  -  с
дежурного. Он отвечает за порядок в полку. О Господи!
     Чего делать-то? А чего делать... надо  докладывать  командиру  полка.
Вот радость ему на праздничек. Кондратий бы не хватил.
     Дежурный принимает решение: объявляет.
     - В общем так. Я докладывать командиру  не  буду.  Не  могу  я  такое
докладывать! Сейчас семнадцать сорок.  Смена  дежурства  в  двадцать  один
ноль-ноль. Чтобы до этого времени знамя  нашли.  Бери  всех  свободных  от
караула - и ищите где хотите! суки!!! гады!!!
     Срочно создается поисковая комиссия во главе  с  помдежем-старлеем  и
лихорадочно переворачивает полк. Ищут суки-гады - никакого результата.
     В двадцать один ноль-ноль капитан сдает дежурство другому  комроты  и
докладывает - рубит голосом самоубийцы:
     -  За  время  моего  дежурства   в   полку   случилось   чрезвычайное
происшествие... исчезло Знамя части. Дежурство сдал!
     - Дежурство принял! - отвечает новый дежурный. -  Ха-ха-ха!  И  давно
исчезло-то? Что, в деревню за самогоном пошло?
     На  лице  прежнего  дежурного  вспыхивает  неизъяснимое   злорадство:
принял! принял дежурство!  не  может  он  принять  дежурство,  если  Знамя
пропало! не должен! он  тревогу  трубить  должен,  поднимать  всех!  А  он
принял! это - полгоры с плеч свалилось!..
     Он снимает с рукава повязку, передает ее заступившему дежурному;  тот
садится на его стул за стол в дежурке, и бывший дежурный говорит:
     - Да вот эти... фашисты!.. потеряли Знамя после парада.
     А новый дежурный, тепленький после  праздничного  обеда  с  водочкой,
благодушно откликается:
     - Ха-ха-ха!
     - Докладывай! - приказывает бывший дежурный старшине. И тот повторяет
свой душераздирающий доклад.
     Новый дежурный синеет, трезвеет, хренеет:
     - В-в-вы чо... охренели?.. славяне!.. братцы... товарищи офицеры!  Я,
- говорит, - дежурство не принимаю!
     - Ты его уже принял. Так что давай - действуй. ЧП у тебя!
     - У меня ЧП?! У тебя ЧП!!!
     Короче: я, говорит, командиру докладывать не буду. Искать!!!  Всем!!!
Везде!!! В восемь утра построение - вот вам время до восьми.
     И всю ночь уже человек двадцать шатаются с фонарями по гарнизону, как
спятившие кладоискатели, и роют где ни попадя:  даже  матрасы  в  казармах
ворошат, и в ЗИПах смотрят... фиг: нету.
     Утром является кинуть  орлиный  взор  на  свое  образцовое  хозяйство
праздничный командир; и перекошенный капитан рапортует:
     - Товарищ  гвардии  полковник!  За  время  моего  дежурства  в  полку
чрезвычайных происшествий не случилось!
     - Вольно.
     - Но за время дежурства капитана Куманина случилось.
     - Что - случилось?!
     - Чрезвычайное происшествие! Пропало Знамя части...
     Полковник с сомнением озирается на белый свет, проковыривает мизинцем
ухо и принюхивается:
     - А? Ты сколько выпил, гвардии капитан?
     Так точно. В смысле никак нет. Вот. Пропало полковое знамя.
     Когда вытаскивают большую  рыбу,  ее  глушат  колотушкой  по  голове.
Значит, командир покачивается, глаза у него делаются отсутствующие,  а  на
бровях повисает холодный пот. Ему снится страшный сон.
     - Как... - шепчет он.
     Вперед выпихивают несчастного старшину, который на ногах уже сутки, и
старшина в десятый раз излагает, как он прислонил Знамя, как пил пиво, как
бросил окурок, и как Знамени на месте не оказалось.
     Под командира подставляют стул, подносят  воды,  водки,  закурить,  и
обмахивают его фуражками. И доводят до  сведения  о  принятых  мерах.  Все
возможное предприняли, не щадя себя...
     И  зловещая  тень  Особого  отдела  уже  ложится  на  золотые  погоны
товарищей офицеров.
     - Так, - говорит командир. - Так. Я в дивизию  докладывать  не  буду.
Что я доложу?! Я с этим знаменем до Одера!!!  под  пулями!!!  Вы  -  что?!
Старшина... ах, старшина... как же, ты что...
     - Искать!!! - приказывает. - Всему личному составу -  искать!!!  Обед
отменяется!!! Увольнения  отменяются!!!  Всех  офицеров  -  в  полк!!!  не
найдете - своей рукой расстреляю! на плацу!
     И весь полк снует, как ошпаренный муравейник - свое знамя ищет. Траву
граблями  прочесывает.  Землю  просеивает!  Танкисты  моторные   отделения
открывают, артиллеристы в стволы заглядывают!
     Нету знамени.
     А это значит - нету больше полка.
     Потому что не существует воинской части, если нет у нее знамени.  Нет
больше такого номера, нет больше такой армейской единицы. Вроде полк  есть
- а на самом деле его уже нет. Фантом.
     Три дня командир сидит дома и пьет. И после  каждой  стопки,  днем  и
ночью, звонит дежурному: как? Нету...
     Докладывает в дивизию: так и так... Пропало знамя.
     Там не верят. Смеются. Потом приходят в ярость. Комдив говорит:
     - Я в армию докладывать не буду. Вот тебе  двадцать  четыре  часа!  -
иначе под трибунал.
     Ищут.   Командир   пьет.   Дежурные   тоже   пьют,   но    ищут.    И
лейтенанты-ассистенты пьют - прощаются с офицерскими погонами и  армейской
карьерой. Только старшина не пьет  -  он  сверхсрочник,  у  него  зарплата
маленькая: ему уже не на что...
     Комдив докладывает в армию, и диалог повторяется. Еще  сутки  пьют  и
ищут. И  даже  постепенно  привыкают  к  этому  состоянию.  Это  как  если
разбомбили тебя в пух и прах: сначала - кошмар, а потом - хоть  и  вправду
ведь кошмар, но жить-то как-то надо... служба продолжается!..
     Армия докладывает  в  округ.  И  все  это  уже  начинает  приобретать
характер некоей военно-спортивной  игры  "пропало  знамя".  Все  уже  тихо
ненавидят это  неуловимое  знамя  и  жаждут  какого-то  определения  своей
дальнейшей судьбы! И часовой исправно меняется на посту N_1, как  памятник
идиотизму.
     Ну что: надо извещать Министерство  Обороны.  И  тогда  -  инспекция,
комиссия, дознание: полк подлежит расформированию...
     И вся эта  история  по  времени  как  раз  подпадает  под  хрущевское
сокращение миллион двести. И под этот грандиозный хапарай  расформирование
происходит даже без особого треска. Тут Жукова недавно сняли и в  отставку
поперли, крейсера и бомбардировщики порезали, - хрен ли какой-то полк.
     Лишний шум в армии всегда был никому не  нужен.  Командира,  учитывая
прошлые заслуги, тихо уволили на пенсию. И всех офицеров постарше уволили.
Молодых раскидали по другим частям. С капитанов-дежурных  сняли  по  одной
звездочке и отправили командовать взводами. С лейтенантов-ассистентов тоже
сняли по звездочке и запихали в самые дыры, но ведь  -  "дальше  Кушки  не
пошлют, меньше  взвода  не  дадут..."  Технику  увели,  строения  передали
колхозу. А старшину-знаменосца тоже уволили, никак более  не  репрессируя.
Фронтовик, немолод, кавалер орденов Солдатской Славы всех трех степеней...
жалко старшину, да и не до него... пусть живет!
     И старшина  стал  жить...  Ехать  ему  было  некуда.  Все  его  малое
имущество и жена с детишками были при нем, а больше у него ничего нигде на
свете не было. И он остался в деревне.
     Его с радостью приняли в колхоз: мужиков не хватает, а тут  здоровый,
всем известный и уважаемый, военный, хозяйственны; выделили сразу старшине
жилье, поставили сразу бригадиром, завел  он  огород,  кабанчика,  кур,  -
наладился к гражданской жизни...
     Через год, на день Победы, 9 Мая, пришли к нему  пионеры.  Приглашают
на праздник в школу, как фронтовика, орденоносца, заслуженного человека.
     У старшины, конечно,  поднимается  праздничное  все-таки  настроение.
Жена достает из сундука  его  парадную  форму,  утюжит,  подшивает  свежий
подворотничок, он надевает ордена и медали, выпивает стакан,  разглаживает
усы, и его с помпой ведут в школу.
     Там председатель совета пионерской дружины отдает  ему  торжественный
рапорт. На шею ему повязывают пионерский галстук -  принимают  в  почетные
пионеры. И он рассказывает ребятишкам, как воевал, как был  ранен,  и  как
трудно и героически было на войне, и как  его  боевые  друзья  клали  свои
молодые жизни за счастье вот этих самых детей.
     Ему долго хлопают, и потом ведут по школе  на  экскурсию.  Показывают
классы, учительскую, живой уголок с вороной и ежиком. А в заключение ведут
в комнату школьного музея  боевой  славы,  чтобы  он  расписался  в  Книге
почетных посетителей.
     И растроганный этим приемом и  доверчивыми  влюбленными  взглядами  и
щебетом ребятишек, старшина входит в этот школьный их музей боевой  славы,
и  там,  среди  витрин  с  ржавыми  винтовочными  стволами  и  стендов   с
фотографиями из газет, меж пионерских горнов и барабанов, он  видит  знамя
их полка.
     Оно стоит на  специальной  подставке,  выкрашенной  красной  краской,
развернуто и прикреплено гвоздиками к стене, чтобы хорошо было видно.
     И над ним большими, узорно вырезанными из цветной бумаги буквами,  по
плавной дуге, идет вразумительная поясняющая надпись:

                ЗНАМЯ 327-го ГВАРДЕЙСКОГО СЛАВГОРОДСКОГО
           ОРДЕНА БОГДАНА ХМЕЛЬНИЦКОГО МОТОСТРЕЛКОВОГО ПОЛКА
                    подарено пионерской дружине N 27
               имени Павлика Морозова командованием части

     ...Это его пионеры сперли. Для музея. Сказали учителям, что подарили.
Учителя очень радовались.
     ...История умалчивает, что сказал старшина пионерам, когда  пришел  в
себя, и что он с ними сделал. Также неизвестно, как он добрался  до  дома.
Но по дороге он из  конца  в  конец  улицы  погонял  деревенских  мужиков,
намотав ремень с бляхой на кулак и сотрясая округу  жутчайшим  старшинским
матом. Силен гулять, с восторженным уважением решили мужики.
     Через час кабанчик был продан, а жена, в ужасе глотая слезы, побежала
за самогоном. Курей старшина извел на закуску. И сказал жене, что ноги его
в этой деревне не будет. Он вообще ненавидит деревню,  ненавидит  сельское
хозяйство, а уж эту-то просто искоренит дотла. И завтра утром едет  искать
работу в Ленинграде. Иначе он за себя не отвечает. Пионерскую  дружину  он
передушит, школу сожжет, а учителей повесит  на  деревьях  вдоль  школьной
аллеи.
     Вот так в Ленинградском Нахимовском  училище  появился  двухметровый,
усатый и бравый старшина, который еще двадцать лет  на  парадах  в  Москве
ходил со знаменем училища перед строем нахимовцев, с широкой  алой  лентой
через плечо, меж двух ассистентов с обнаженными шашками, и  по  телевизору
его знала в лицо вся страна.

Last-modified: Thu, 03 Jul 1997 09:59:46 GMT
Оцените этот текст: