Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
Текст печатается по разрозненным публикациям из журнала "ИЛ"
Компьютерный набор:  Андрей Гутнов (E-mail: ria@rno.ssc.ac.ru)
Дата последней редакции:     21.11.98
---------------------------------------------------------------


               Неотразимым острием меча,
               Отточенного для последней битвы,
               Да будет слово краткое молитвы
               И ясным знаком -- тихая свеча.

               Да будут взоры к ней устремлены
               В тот недалекий, строгий час возмездья,
               Когда померкнут в небесах созвездья
               И свет уйдет из солнца и луны.




Глубину Твоих ран открой мне,        Кровь за кровь и тело за
тело,
покажи пронзенные руки --       и мы будем пить от чаши;

сквозные раны ладоней,           блаженны свидетели правды,
просветы любви и боли.           но меня Ты должен приготовить.

Я  поверю  до  пролития  крови,          В  чуждой  земле
Индийской,
но  Ты утверди мою слабость:          которой отцы мои не
знали,

блаженны,  кто верует, не видев,         в  чуждой  земле
Индийской,
но меня Ты должен приготовить.  далеко от родимого дома,

Дай  коснуться  отверстого               в  чуждой  земле
Индийской
                   Сердца,   копье войдет в мое тело,
дай осязать Твою тайну,
                              копье пройдет мое тело,
открой муку Твоего Сердца,          копье растерзает  мне
сердце.
сердце Твоего Сердца.
                                Ты   назвал  нас   Твоими
друзьями,
Ты  был мертв и вот жив вовеки,       и мы будем пить  от
чаши,
в руке Твоей ключи ада и смерти;
                                и   путь  мой  на  восход
солнца,
блаженны,  кто верует, не видев,         к  чуждой  земле
Индийской,--
но я ни с кем не поменяюсь.
                                и   все,   что  смогу   я
припомнить
Что я видел, то видел,           в немощи последней муки:
и что осязал, то знаю:
                              сквозные -- раны --ладоней
копье проходит до Сердца      и бессмертно -- пронзенное --
и             отверзает            его            навеки.
Сердце.



                               Он сказал им: довольно.
                                          Лука. 22:38

             Что нам делать, Раввуни, что нам делать?
             Пять тысяч взалкавших в пустыне --
             а у нас только две рыбы,
             а у нас только пять хлебов?

             Но Ты говоришь: довольно --

             Что нам делать в час посещенья,
             где престол для Тебя, где пурпур?
             Только ослица с осленком
             да отроки, поющие славу.

             Но Ты говоришь: довольно --

             Иерей, Иерей наш великий,
             где же храм, где злато и ладан?
             У нас только горница готова
             и хлеб на столе, и чаша.

             Но Ты говоришь: довольно --

             Что нам делать, Раввуни, что нам делать?
             На Тебя выходят с мечами,
             а у нас два меча, не боле,
             и поспешное Петрово рвенье.

             Но Ты говоришь: довольно --

             А у нас -- маета, и морок,
             и порывы, никнущие втуне,
             и сознанье вины неключимой,
             и лица, что стыд занавесил,
             и немощь без меры, без предела.
             Вот что мы приносим, и дарим,
             и в Твои полагаем руки.

             Но Ты говоришь: довольно --



                                  услышишь,   как   воют    над
Диоскор говорит к Варваре,        гробом.
к дочери обращает слово:
                                  Богатый и бодрый пляшет,
-- Варвара, дочь моя, Варвара,     убогий и хворый плачет.
я велю рабам выстроить башню.
                                  Голос сильного -- грозен,
                                  голос слабого -- робок.
У самого берега моря
башню для твоего девства.         Голос Кесаря -- над миром,
                                  и никто ему не прекословит.--
Рабы мои выстроят башню
по мысли своего господина.        Диоскор уехал из дома,
                                  в доме -- дочь его Варвара.
Два окна они в башне устроят,
одно -- на сушу и одно -- на море:  -- Рабы отца моего Диоскора,
                                  примите от меня ласку.
одно -- во славу богов суши,
одно -- во славу богов моря.       Я накормлю вас досыта
                                  и сама послужу вам на пире,
Таков приказ господина,
смерть -- кара за ослушанье.       я сама вам ноги омою
                                  и вынесу отборные яства;
-- Диоскор, Диоскор, отец мой,
что увижу я в окна башни?         после отпущу вас на волю
                                  на четыре стороны света.
-- В окно ты увидишь сушу,
в другое увидишь море.            Только сотворите мне милость,
                                  три окна мне устройте в башне,
Косны устои суши,
буйны пучины моря.                во имя Отца и Сына
                                  и Господа Святого Духа.--
Род приходит, и род проходит,
но земля и море -- вовеки;         Диоскор в дом свой вернулся
                                  и на третье окно дивится:
что было, то и будет вечно,
и нет нового под солнцем.         -- Варвара, дочь моя, Варвара,
                                  что в третье окно ты видишь?
-- Диоскор, Диоскор, отец мой,
что увижу я в окна башни?         -- Я вижу в рубище славу
                                  и    свет    --   в    темнице
-- Большие звери терзают малых     непроглядной.
на суше и в пучине моря;
                                  Рабы ликуют в оковах,
кривого прямым не сделать,        и дитя смеется под розгой.
и человек -- злее зверя.
                                  До крови, до кости, до боли,
Сердца людей -- жесткие камни,     до конца и без конца -- радость.
и слава Кесаря -- над миром.
                                  И земля, и море проходит,
Рука его легла на сушу,           но любовь пребывает вовеки.
другая рука -- на море.
                                  -- Варвара, дочь моя, Варвара,
-- Диоскор, Диоскор, отец мой,     что в третье окно ты видишь?
что услышу я в окна башни?
                                  -- Я вижу лицо Друга
--   Услышишь,  как  поют   на     за    сквозными    просветами
свадьбе,                          ставней:

на челе Его -- кровавые росы,
и в кудрях Его -- влага ночи.

Голова Его клонится тяжко,
и нет ей на земле покоя.

Я отворила Ему сердце,
я вкусила от ломимого хлеба.

-- Варвара, дочь моя, Варвара,
что в третье окно ты слышишь?

-- Я слышу, как поет дева
в руках мучителей, в темнице:

отнята ее земная надежда,
и Жених ее с нею навеки.

И никто не научится песни,
что поют перед престолом Агнца;

кто однажды ее услышал,
пойдет за нею навеки.

-- Варвара, дочь моя, Варвара,
меч мой творит Кесаря волю.

Моею отцовскою рукою
сотворю я Кесаря волю.

-- Да будет воля Отца и Сына
и Господа Святого Духа!



               Вода, отстаиваясь, отдает
               осадок дну, и глубина яснеет.

               Меж голых, дочиста отмытых стен,
               где глинян пол и низок свод; в затворе
               меж четырех углов, где отстоялась
               такая тишина, что каждой вещи
               возвращена существенность: где камень
               воистину есть камень, в очаге
               огонь -- воистину огонь, в бадье
               вода -- воистину вода, и в ней
               есть память бездны, осененной Духом,--

               а больше взгляд не сыщет ничего,--

               меж голых стен, меж четырех углов
               стоит недвижно на молитве Дева.
               Отказ всему, что -- плоть и кровь; предел
               теченью помыслов. Должны умолкнуть
               земные чувства. Видеть и внимать,
               вкушать, и обонять, и осязать
               единое, в изменчивости дней
               неизменяемое: верность Бога.

               Стоит недвижно Дева, покрывалом
               поникнувшее утаив лицо,
               сокрыв от мира -- взор, и мир -- от взора;
               вся сила жизни собрана в уме,
               и собран целый ум в едином слове
               молитвы.
                    Как бы страшно стало нам,
               когда бы прикоснулись мы к такой
               сосредоточенности, ни на миг
               не позволяющей уму развлечься.
               Нам показалось бы, что этот свет
               есть смерть. Кто видел Бога, тот умрет,--
               закон для персти.
                         Праотец людей,
               вкусив и яд греха, и стыд греха,
               еще в Раю искал укрыть себя,
               поставить Рай между собой и Богом,
               творенье Бога превратив в оплот
               противу Бога, извращая смысл
               подаренного чувствам: видеть все --
               предлог, чтобы не видеть, слышать все --
               предлог, чтобы не слышать; и рассудок
               сменяет помысл помыслом, страшась
               остановиться.
                         Всуе мудрецы
               об адамантовых учили гранях,
               о стенах из огня, о кривизне
               пространства: тот незнаемый предел,
               что отделяет ум земной от Бога,
               есть наше невнимание. Когда б
               нам захотеть всей волею -- тотчас
               открылось бы, как близок Бог. Едва
               достанет места преклонить колена.

               Но кто же стерпит, вопрошал пророк,
               пылание огня? Кто стерпит жар
               сосредоточенности? Неповинный,
               сказал пророк. Но и сама невинность
               с усилием на эту крутизну
               подъемлется.
                              Внимание к тому,
               что плоти недоступно, есть для плоти
               подобье смерти. Мысль пригвождена,
               и распят ум земной; и это -- крест
               внимания. Вся жизнь заключена
               в единой точке словно в жгучей искре,
               все в сердце собрано, и жизнь к нему
               отхлынула. От побелевших пальцев,
               от целого телесного состава
               жизнь отошла -- и перешла в молитву.

               Колодезь Божий. Сдержана струя,
               и воды отстоялись. Чистота
               начальная: до дна прозрачна глубь.
               И совершилось то, что совершилось:

               меж голых стен, меж четырех углов
               явился, затворенную без звука
               минуя дверь и словно проступив
               в пространстве нашем из иных глубин,
               непредставимых, волей дав себя
               увидеть,-- тот, чье имя: Божья сила.
               Кто изъяснял пророку счет времен
               на бреге Тигра, в огненном явясь
               подобии. Кто к старцу говорил,
               у жертвенника стоя. Божья сила.

               Он видим был -- в пространстве, но пространству
               давая меру, как отвес и ось,
               неся в себе самом уставы те,
               что движут звездами. Он видим был
               меж голых стен, меж четырех углов,
               как бы живой кристалл иль столп огня.
               И слово власти было на устах,
               неотвратимое. И власть была
               в движенье рук, запечатлевшем слово.

               Он говорил. Он обращался к Ней.

               Учтивость неба: он Ее назвал
               по имени. Он окликал Ее
               тем именем земным, которым мать
               Ее звала, лелея в колыбели:
               Мария! Так, как мы Ее зовем
               в молитвах: Благодатная Мария!

               Но странен слуху был той речи звук:
               не лепет губ, и языка, и неба,
               в котором столько влажности, не выдох
               из глуби легких, кровяным теплом
               согретых, и не шум из недр гортани,--
               но так, как будто свет заговорил;
               звучание без плоти и без крови,
               легчайшее, каким звезда звезду
               могла б окликнуть: "Радуйся, Мария!"

               Звучала речь, как бы поющий свет:

               "О, Благодатная -- Господь с Тобою --
               между женами Ты благословенна --"

               Учтивость неба? Ум, осиль: Того,
               Кто создал небеса. Коль эта весть
               правдива, через Вестника Творец
               приветствует творение. Ужель
               вернулось время на заре времен
               неоскверненной: миг, когда судил
               Создатель о земле Своей: "Добро
               зело",-- и ликовали звезды? Где ж
               проклятие земле? Где, дочерь Евы?
               И все легло на острие меча.

               О, лезвие, что пронизало разум до
               сердцевины. Ты, что призвана:
               как знать, что это не соблазн? Как знать,
               что это не зиянье древней бездны
               безумит мысль? Что это не глумленье
               из-за пределов мира, из-за грани
               последнего запрета?
                              Сколько дев
               языческих, в чьем девстве -- пустота
               безлюбия, на горделивых башнях
               заждались гостя звездного, чтоб он
               согрел их холод, женскую смесив
               с огнем небесным кровь; из века в век
               сидели по затворам Вавилона
               служанки злого таинства, невесты
               небытия; и молвилась молва
               о высотах Ермонских, где сходили
               для странных браков к дочерям людей
               во славе неземные женихи,
               премудрые,-- и покарал потоп
               их древний грех.
                         Но здесь -- иная Дева,
               в чьей чистоте -- вся ревность всех пророков
               Израиля, вся ярость Илии,
               расторгнувшая сеть Астарты; Дева,
               возросшая под заповедью той,
               что верному велит: не принимать
               языческого бреда о Невесте
               превознесенной. Разве не навек
               отсечено запретное?
                              Но Вестник
               уже заговорил опять, и речь
               его была прозрачна, словно грань
               между камней твердейшего, и так
               учительно ясна, чтобы воззвать
               из оторопи ум, смиряя дрожь:
               "Не бойся, Мариам; Ты не должна
               страшиться, ибо милость велика
               Тебе от Бога".

                         О, не лесть: ни слова
               о славе звездной: все о Боге, только
               о Боге. Испытуется душа:
               воистину ли веруешь, что Бог
               есть Милостивый? -- и дает ответ:
               воистину! До самой глубины:
               воистину! Из сердцевины сердца:
               воистину! Как бы младенца плач,
               стихает смута мыслей, и покой
               нисходит. Тот, кто в Боге утвержден,
               да не подвижется. О, милость, милость,
               как ты тверда.
                         И вновь слова звучат
               и ум внимает:
                         "Ты зачнешь во чреве,
               И Сын родится от Тебя, и дашь
               Ему Ты имя: Иисус -- Господь
               спасает".
                         Имя силы, что во дни
               Навиновы гремело. Солнце, стань
               над Гаваоном и луна -- над долом
               Аиалон!
                    "И будет Он велик,
               и назовут Его правдиво Сыном
               Всевышнего; и даст Ему Господь
               престол Давида, пращура Его,
               и воцарится Он над всем народом
               избрания, и царствию Его
               конца не будет".

                              Нет, о, нет конца
               отверстой глуби света. Солнце правды,
               от века чаянное, восстает
               возрадовать народы; на возврат
               обращена река времен, и царство
               восстановлено во славе, как во дни
               начальные. О, слава, слава -- злато
               без примеси, без порчи: наконец,
               о, наконец Господь в Своем дому --
               хозяин, и сбываются слова
               обетований. Он приходит -- Тот,
               чье имя чудно: Отрок, Отрасль -- тонкий
               росток процветший, царственный побег
               от корня благородного; о Ком
               порой в загадках, а порой с нежданным
               дерзанием от века весть несли
               сжигаемые вестью; Тот, пред Кем
               в великом страхе лица сокрывают
               Шестикрылатые --

                              Но в тишине
               неимоверной ясно слышен голос
               Отроковицы -- ломкий звук земли
               над бездной неземного; и слова
               текут -- студеный и прозрачный ток
               трезвейшей влаги: Внятен в тишине,
               меж: голых стен, меж четырех углов
               вопрос:
                    "Как это будет, если Я
               не знаю мужа?"
                         -- Голос человека
               пред крутизной всего, что с человеком
               так несоизмеримо. О, зарок
               стыдливости: блюдут ли небеса,
               что человек блюдет? Не пощадит --
               иль пощадит Незримый волю Девы
               и выбор Девы? О, святой затвор
               обета, в тесноте телесной жизни
               хранимого; о, как он устоит
               перед безмерностию, что границ
               не знает? Наставляемой мольба
               о наставлении: "как это будет?" --

               Дверь мороку закрыта. То, что Божье,
               откроет только Бог. На все судил
               Он времена: "Мои пути -- не ваши
               пути". Господне слово твердо. Тайну
               гадания не разрешат. Не тем,
               кто испытует Божий мрак, себя
               обманывая сами, свой ответ
               безмолвию подсказывая, бездне
               нашептывая,-- тем, кто об ответе
               всей слезной болью молит, всей своей
               неразделенной волей, подается
               ответ.
                    И Вестник говорит, и вновь
               внимает Наставляемая, ум
               к молчанию понудив:
                              "Дух Святой --
               тот Огнь живой, что на заре времен
               витал над бездной, из небытия
               тварь воззывая, возгревая вод
               глубь девственную,-- снидет на Тебя;
               и примет в сень Свою Тебя, укрыв
               как бы покровом Скинии, крыла
               Шехины простирая над Тобой,
               неотлучима от Тебя, как Столп
               святой -- в ночи, во дни -- неотлучим
               был от Израиля, как слава та,
               что осияла новозданный Храм
               и соприсущной стала, раз один
               в покой войдя,-- так осенит Тебя
               Всевышнего всезиждущая сила".

               О, сила. Тот, чье имя -- Божья сила,
               учил о Силе, что для всякой силы
               дает исток. Господень ли глагол
               без силы будет? Сила ль изнеможет
               перед немыслимым, как наша мысль
               изнемогает?
                         Длилось, длилось слово
               учительное Вестника -- и вот
               что чудно было:
                         ангельская речь--
               как бы не речь, а луч, как бы звезда,
               глаголющая -- что же возвещала
               она теперь? Какой брала пример
               для проповеди? Чудо -- о, но чудо
               житейское; для слуха Девы -- весть
               семейная, как искони ведется
               между людьми, в стесненной теплоте
               плотского, родового бытия,
               где жены в участи замужней ждут
               рождения дитяти, где неплодным
               лишь слезы уготованы. И Дева
               семейной вести в ангельских устах
               внимала -- делу силы Божьей.
                                   "Вот
               Елисавета, сродница Твоя,
               бесплодной нарицаемая, сына
               в преклонных летах зачала; и месяц
               уже шестой ее надеждам".
                                   Знак
               так близок для Внимающей, да будет
               Ей легче видеть: как для Бога все
               возможно -- и другое: как примера
               смирение -- той старицы стыдливо
               таимая, в укроме тишины
               лелеемая радость -- гонит прочь
               все призраки, все тени, все подобья
               соблазна древнего. Недоуменье
               ушло, и твердо стало сердце, словно
               Господней силой огражденный град.

               И совершилось то, что совершилось:

               как бы свидетель правомочный, Вестник
               внимал, внимали небеса небес,
               внимала преисподняя, когда
               слова сумела выговорить Дева
               единственные, что звучат, вовеки
               не умолкая, через тьму времен
               глухонемую:
                         "Се, Раба Господня;
               да будет Мне по слову Твоему".

               И Ангел от Марии отошел.





Last-modified: Tue, 08 Dec 1998 16:38:12 GMT
Оцените этот текст: